я осыплюсь листьями на ветерСветлейший день сиял за окном в великолепии высокого, безгрешно-синего, как глаза Бога, неба. Корешки истории христианской мысли поблёскивали золотым тиснением, один из них, принадлежащий томику латинской патристики, потемнел больше остальных. Отец любит Августина, говорит, что его простота сравнима с «Первым посланием Коринфянам» апостола Павла, а само «Первое послание» — с простой мыслью о том, что где смерть, там жизнь, потому что Бог есть. С простой мыслью, что где смерть, там Бог ест. С простой мыслью, что смерть… Но потемневшая от времени позолота латинской патристики ни в какое сравнение не шла с тем, как стара, потрёпана и зачитана была Библия. По замыслу, она стояла в середине полки, там, где встречались волны религиозной мысли, как Мыс Доброй Надежды возвышалось над ними Писание. Он так и называет её — Мыс Доброй Надежды. Мы с доброй надеждой. Мы бодро с одеждой. И дробно с невеждой. Библию он читает чаще, чем газеты. Пальцы Дональда поглаживают потрёпанный корешок Писания. Мгновение подумав, вынимает книгу. Полка, на которой она стоит, так высоко, что любой человек осмотрится в поисках лестницы или стула, но ни отец, ни сын не нуждаются в лестнице — достаточно протянуть руку. Высокий до несуразности рост — фамильная черта. Несуразный, несообразный, невообразный, невыразимо разны они, одни, он и…
дворники листву сгребут в оградыДональда преследует мысль, что на Библии должны остаться отпечатки пальцев, подушечки, вдавившие поверхность обложки по своей форме и подобию. Дональд прижимается сначала лбом, потом щекой, затем губами, он ищет улики, он ведёт расследование, он рыщет ищейкой по голому камню, взыскуя следы. — Простите, сэр, — слуга открывает дверь, — ваш отец просит принести ему Библию. Солнечный луч нагревает лишённую позолоты обложку. День за окном выше готических шпилей. Синее небо и золотые локоны облаков. Чёрная обложка нагрелась от луча. Обложка. Блошка. Брошка. О, Боже. Прости меня, я не могу найти твои пальцы, они же ключи для меня. Замок чёрной книги не взломан, и я, несуразный, дурацкий, осколком ли, бивнем врезаюсь в Мыс Доброй Надежды, отец. Слуга ждёт. Заколдованный замок застыл — день, натянутый на кончики шпилей Вестминстера, облака, луч на обложке. И только наверху тяжело дышит мне равный большой человек. Теперь, длинный Дональд, сложись вчетверо и такой тонкий войди в игольное ушко. Он отдаёт книгу слуге.
очень круто
ваш заказчик
мимо проходил
Благодарю моего заказчика!